Подследственному, по ряду оперативных признаков, - одному из среднемасштабных жучков на ниве м/с-пиратства, зафиксировали голову, а между век вставили специальные расширители, не дававшие ему возможности закрыть глаза и не смотреть на полусферический экран, в фокусе которого он как раз и находился. Раздался негромкий треск, и на экране вспыхнули, завились, закружились сетчатые многоцветные спирали.
- Как тебя зовут?
Жучок ответил истинную правду, но тошнотный бег рисунка на экране изменился по темпу и ритму. Так же, только все менее заметно, он менялся после всех прочих формальных вопросов, а потом человек в кресле вдруг заметил, что рот его открывается словно бы сам собой и из него, как из прохудившегося мешка, вываливается как раз то, что он меньше всего собирался выкладывать в столь неподходящей обстановке. Водоворот линий на экране засосал его существо, ему казалось, что он не успевает даже понять вопрос, заданный давяще-безличным голосом, но при этом тут же слышал, как слышат со стороны, собственные отрывистые, скандированные ответы. После полусотни разных вопросов тот же голос лязгнул, как будто захлопнув дверцу сейфа: "Режим". Аппаратура была настроена и пришла пора настоящих вопросов, к делу подключился сам Гаряев, а кандидат заплечных наук, и диссертацию-то защитивший по закрытой, по этой самой теме, вмешивался теперь только изредка, мягко останавливая шефа, когда тот слишком рьяно несся вперед, либо осторожно направляя его на слишком крутых поворотах. Иногда он делал условный жест, и генерал-лейтенант, которому культура труда была присуща в высшей степени, тут же замолкал, а подключался Сорокин:
- А как он выглядит? - Ласково говорил он и тут же отрывисто приказывал. - Молчи! - И снова ласково. - Ты не говори, ты лучше вспомни, вспомни… Ну, это вряд ли, так что попробуй еще раз… Молодец. Продолжай молчать, ты онемел, ты вообще не помнишь, как говорят, пока я тебе не скажу тебе слова: "Речь" - а пока что вспоминай, вспоминай его лицо…
На экране поменьше постепенно проступало, то размываясь, то проступая со всей четкостью графики и наливаясь все более точными оттенками цвета, чье-то лицо. Когда изображение почти перестало меняться, только изредка подрагивая, если у объекта в мозгах проскакивал какой-нибудь нестандартный ракурс, и "ПолиТоп" Режимного Отдела отбраковывал его, Сорокин занес портрет в память, и все началось сначала. Новые времена - новые требования к технологии допроса: а вот она-то как раз требовала, - в полный разрез с тысячелетней традицией, - чтобы подследственный имел мозг отдохнувший, а восприятие по возможности ясное, поэтому время от времени делались перерывы на прием пищи и короткий сон. Потом Гаряевские оперативники приволокли новую партию задержанных, тех, кто попал в мясорубку следствия по достовернейшим показаниям первого фигуранта. Поистине, одни только эти факты, - технологический гуманизм допросного дела и то, что полностью пропала необходимость на всякий случай хватать и вздергивать на дыбу непричастных, - говорили о наступлении поистине Новых Времен в нелегком деле добычи истины из живых людей. Зато сам по себе механизм расследования с применением углубленных технологий допроса с пристрастием остался неизменным со времен Тиберия: количество похищенных оперативниками Режимного Отдела ограничивалось только его пропускной способностью, так что пришлось размещать подследственных в так называемых Старых Дачах. Они давно пустовали, но специально ради такого случая были расконсервированы и ограждены оградой из бездефектных нитей, густо и хитроумно натянутых между тонкими столбиками, так что любой, попытавшийся преодолеть ограду непременно превратился бы в лапшу. Гаряев исхудал и спал с лица, но продолжал торопить своих сотрудников, потому что лучше всех понимал: вот-вот они своими действиями заденут какой-нибудь чувствительный нерв чудовищного организма "Черного Ромба", и тогда он отреагирует на всю катушку, а не случиться этого попросту не может, и до этого момента надо успеть, добраться до корней, противоестественно сливающихся с верхушкой, и тогда… Тогда расследование может запросто превратиться в войну, и еще черт его знает, кто останется победителем. Опомнившись, генерал-лейтенант раздирал глаза, тер холодные от усталости уши, наливал очередную чашку черного, как нефть марки "бренд", кофе и возвращался к своим отчаянным и непроглядно-мрачным мыслям.
… Мало того, что поимка этого мерзавца, - а он практически не сомневался в плане персоналий, - мало что даст, запросто может оказаться, что и ловить-то некого, и вовсе не потому что соискателя нет в живых, а потому как, в новых условиях, - а ЧТО ЭТО ТАКОЕ - тот же самый человек? Если он продолжает оставаться одной из центральных фигур, то у него почти наверняка другие документы, и запросто может оказаться другое лицо. Другая конфигурация костей черепа. Рост на три сантиметра больше. Особые приметы исчезнут без следа, зато появятся новые. Сабленок утверждал, что не составляет особой проблемы радикальная смена папиллярного узора на пальцах, а возможность изменения "рисунка" радужной оболочки - не вызывает принципиальных сомнений. Тут речь идет уже не о том, что правду не отыскать, а о том, что правды этой попросту не существует. Нет того человека, есть какой-то другой, ничем на прежнего не похожий… и только на это, только на поиск человека, которому неоткуда взяться, - воистину что Человека Ниоткуда, личности, не имеющей права на существование, - парадоксальным образом остается единственная надежда… очень, впрочем, зыбкая.